Онегин и Фауст
Заметки писателя. Гаянэ Степанян
Всех приветствую!
Меня зовут Гаянэ. Я филолог, писатель и лектор. Я рассказываю истории и верю, что именно они связывают все имена и названия друг с другом, а через истории взаимосвязи добираются и до реальных вещей и существ.
В своих ежемесячных заметках я буду задаваться вопросами об историях вымышленных и реальных, о мифах личных и коллективных, о том, извлекаю ли я очевидную хотя бы мне практическую пользу от гуманитарного знания или оно факультет ненужных вещей или способ эскапизма.
Меня зовут Гаянэ. Я филолог, писатель и лектор. Я рассказываю истории и верю, что именно они связывают все имена и названия друг с другом, а через истории взаимосвязи добираются и до реальных вещей и существ.
В своих ежемесячных заметках я буду задаваться вопросами об историях вымышленных и реальных, о мифах личных и коллективных, о том, извлекаю ли я очевидную хотя бы мне практическую пользу от гуманитарного знания или оно факультет ненужных вещей или способ эскапизма.
В Издательском доме Мещерякова вышло чудесное издание «Евгения Онегина». И в июне мы ожидаем нашу с Михаилом Визелем книгу «Пушкин: наше время. Встречи на корабле современности», «пушкинскую» неделю и мою «онегинскую» лекцию в честь дня рождения Александра Сергеевича, которую я прочитаю для Книжного клуба Мещерякова. В честь всех этих событий я расскажу про Александра Сергеевича и Гёте.
Иоганн Вольфганг фон Гёте – старший современник Пушкина. Его знали в России уже в конце XVIII века благодаря нескольким переводам Дмитриева и Державина и «Страданиям юного Вертера». Его «Фауста» русская аристократия начала XIX века не восприняла, а вот поколение поэтов и писателей-романтиков им восхищалось.
Я не стану углубляться в вопросы влияния Гёте на Пушкина и размышлять о том, как гётевские идеи преломились в пушкинских «Сценах из Фауста». Я про хорошо известное для каждого из нас со школы, чтоб вы, листая «Онегина», взглянули на него по-новому.
Вы помните, что Евгений после смерти дяди отправляется в деревню. Во второй главе, написанной осенью 1823 года, о жизни героя сообщается:
Один среди своих владений,
Чтоб только время проводить,
Сперва задумал мой Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрей пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.
В этой строфе традиционно считывали два подтекста: декабристский (например, Ю.М. Лотман сравнивает поступок Онегина с аналогичными действиями И.Д. Якушкина, Н.И. Тургенева и М.С. Лунина) и «характерологический». Последний означает, что Онегин навел новые порядки вовсе не потому, что он был человеком идеи, как декабристы, а потому лишь, что он привык эпатировать общество выходками на грани дозволенного. Взбесить деревенских соседей, не преступая правил морали и поведения, - это вполне укладывается в характер героя, мотивация которого емко описана строчкой «чтоб только время проводить».
Через два года, то есть в 1825 г., Пушкин пишет отрывок, известный как «Наброски к замыслу Фауста»:
- Что козырь? – Черви. – Мне ходить.
- Я бью. – Нельзя ли погодить?
- Беру. – Кругом нас обыграла.
- Ей, смерть! Ты право сплутовала.
- Молчи! Ты глуп и молоденок.
Уж не тебе меня ловить.
/Ведь/ мы играем не /из/денег,
А только б вечность проводить.
Не находите сходство между приведенными отрывками из Онегина и Фауста?
Я не стану углубляться в вопросы влияния Гёте на Пушкина и размышлять о том, как гётевские идеи преломились в пушкинских «Сценах из Фауста». Я про хорошо известное для каждого из нас со школы, чтоб вы, листая «Онегина», взглянули на него по-новому.
Вы помните, что Евгений после смерти дяди отправляется в деревню. Во второй главе, написанной осенью 1823 года, о жизни героя сообщается:
Один среди своих владений,
Чтоб только время проводить,
Сперва задумал мой Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрей пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.
В этой строфе традиционно считывали два подтекста: декабристский (например, Ю.М. Лотман сравнивает поступок Онегина с аналогичными действиями И.Д. Якушкина, Н.И. Тургенева и М.С. Лунина) и «характерологический». Последний означает, что Онегин навел новые порядки вовсе не потому, что он был человеком идеи, как декабристы, а потому лишь, что он привык эпатировать общество выходками на грани дозволенного. Взбесить деревенских соседей, не преступая правил морали и поведения, - это вполне укладывается в характер героя, мотивация которого емко описана строчкой «чтоб только время проводить».
Через два года, то есть в 1825 г., Пушкин пишет отрывок, известный как «Наброски к замыслу Фауста»:
- Что козырь? – Черви. – Мне ходить.
- Я бью. – Нельзя ли погодить?
- Беру. – Кругом нас обыграла.
- Ей, смерть! Ты право сплутовала.
- Молчи! Ты глуп и молоденок.
Уж не тебе меня ловить.
/Ведь/ мы играем не /из/денег,
А только б вечность проводить.
Не находите сходство между приведенными отрывками из Онегина и Фауста?
У Пушкина и в самом деле обнаруживаются фаустовские мотивы, только берут они свое начало не у Гёте...
Онегин меняет уклад, «чтоб только время проводить», а смерть и черти в аду — чтоб «только вечность проводить». Время для человека Онегина, вечность — для чертей, но эту пустоту существования необходимо как-то заполнить. Так не игрой ли «на души»? Тем более, по большому счету, она идет в обоих случаях: у Онегина души живые, а у адских сил — мертвые.
Вряд ли совпадение строк и смыслов случайно. У Пушкина и в самом деле обнаруживаются фаустовские мотивы, только берут они свое начало не у Гёте, как можно было бы ожидать, а в немецкой «Народной книге» с подзаголовком «История о докторе Иоанне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике», изданной впервые в 1587 году. С этой книгой Пушкин мог познакомиться по французскому переводу, который был зарегистрирован в библиотечном каталоге поэта.
«Народная книга» начинается с того, что у Фауста умирает благочестивый и богобоязненный дядя, оставив племяннику в наследство дом. В нем-то Фауст и поселяется. Здесь он предается богопротивным занятиям: читает еретические книги, колдует, вызывает нечистую силу, продает дьяволу душу. И знаете, кто все это страшно не одобряет? Соседи! На завязку какого произведения похожа эта история? Уверена, вы уже и сами ответили.
Есть и еще одно соображение. Фауст в «Народной книге», совершив путешествие в ад, пришел к выводу о том, что для того, чтоб испытывать муки, нет надобности так далеко ходить: адские страдания вполне возможны и на земле. У Пушкина черти в отрывке «Что козырь?» от скуки играют со Смертью, чтоб «как-то вечность провести». Онегин же, помещенный не в инфернальное, а в социальное пространство, находится в том же самом аду, мучимый той же скукой…
Пусть для нас скука станет не непреодолимым проклятием, а благим знамением о том, что пришло время присмотреться к своим звездам и сверить с ними путь. И пусть «Евгений Онегин» и «Фауст» станут верным атласом в этом пути.
Вряд ли совпадение строк и смыслов случайно. У Пушкина и в самом деле обнаруживаются фаустовские мотивы, только берут они свое начало не у Гёте, как можно было бы ожидать, а в немецкой «Народной книге» с подзаголовком «История о докторе Иоанне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике», изданной впервые в 1587 году. С этой книгой Пушкин мог познакомиться по французскому переводу, который был зарегистрирован в библиотечном каталоге поэта.
«Народная книга» начинается с того, что у Фауста умирает благочестивый и богобоязненный дядя, оставив племяннику в наследство дом. В нем-то Фауст и поселяется. Здесь он предается богопротивным занятиям: читает еретические книги, колдует, вызывает нечистую силу, продает дьяволу душу. И знаете, кто все это страшно не одобряет? Соседи! На завязку какого произведения похожа эта история? Уверена, вы уже и сами ответили.
Есть и еще одно соображение. Фауст в «Народной книге», совершив путешествие в ад, пришел к выводу о том, что для того, чтоб испытывать муки, нет надобности так далеко ходить: адские страдания вполне возможны и на земле. У Пушкина черти в отрывке «Что козырь?» от скуки играют со Смертью, чтоб «как-то вечность провести». Онегин же, помещенный не в инфернальное, а в социальное пространство, находится в том же самом аду, мучимый той же скукой…
Пусть для нас скука станет не непреодолимым проклятием, а благим знамением о том, что пришло время присмотреться к своим звездам и сверить с ними путь. И пусть «Евгений Онегин» и «Фауст» станут верным атласом в этом пути.
